Потом издали видно было, — двигается отряд гестаповцев на мотоциклах, велосипедах, на машинах и пешие. Они приблизились к народу. Тут же слышны крики: ”Становись по четыре в шеренгу”. И тут пошли в ход резиновые дубинки. Построили раньше военнопленных, а затем остальных и повели далеко в поле. Отвели еще на два километра. По дороге лежали военные, раненные в ноги; они кричали, стонали, но немцы никому не позволяли выйти из колонны, чтобы помочь им. И так поместили всех около реки Свислочь. Военных в одну сторону, гражданских в другую. Так кончился день.

Наступает восьмая ночь. Народ лежит. Предупредили, чтобы не поднимались, стрелять будут. Часто стреляли из пулемета. И вот мы услышали крики людей: ”Убили!” Оказывается, люди поднимались по своим надобностям, а в них стреляли. Вот лежит один человек. Пуля попала ему в поясницу и вышла из живота, вырвала кишки. Он еще жив и просит людей записать его адрес и написать его жене и детям, как он погиб. И вот подходит немец и смеется, спрашивает: ”Кто ему распорол живот ножом?” Так кончилась восьмая ночь.

Девятый день. Народ воды не просит — ее в речке хватает. Стоит немец возле речки и дает набирать воду по очереди. Слышно, подъезжает машина, и переводчик кричит в рупор, называет некоторые фамилии: врачей, поваров, специалистов хлебозавода, электриков, водопроводчиков. Просит их идти к машине и говорит, что он их отпустит домой, с условием — пусть явятся на работу.

Вот появилась другая машина. На машине немцы, киноаппарат. И они начинают бросать сухари военнопленным, и те начинают хватать сухари. Их фотографируют с машины. Но вдруг послышались очереди из автомата. На этой машине нашелся офицер, и когда бросали сухари, красноармейцы начали их хватать руками, а он стрелял по рукам. Вот он слезает с машины, смотрит руки: у кого попала пуля в мякоть, того ставят в одну сторону, кому в кость попало, того ставят в другую сторону... Кого ранило в мякоть, он перевязывал, а кого в кость, пристреливал при всех людях. Дал красноармейцам лопаты и велел закопать убитых.

Наступает десятая ночь. Очень темно. Военнопленные опять перебегают к гражданским. И под этот шум и выстрелы переходят через речку многие военнопленные — человек триста — на другой берег. Там сразу лесок. И вдруг из леска выстрел. И тут с трех сторон осветили фарами народ и речку и начали стрелять из пулеметов. Над головами народа летели пули. Народ прижался плотнее к земле. Кто лежал на горках, пополз ниже. Но уже почти все успели перейти речку и были уже в леске. Только двое были убиты в речке, они не успели уйти. Перестали стрелять, выключили фары. Военнопленные перебежали на свои места. Кончилась ночь.

Начинается одиннадцатый день. Погода неважная. Приехали офицеры. Будут говорить. Часовые наводят порядок. На другой стороне речки сидит немецкий часовой и моет ноги в речке. Вдруг слышен гул самолетов и несколько взрывов. Часовой хватает сапоги и бежит в лес. Офицеры садятся в машину и уезжают, ничего не сказав. Народ видел, как часовой схватил сапоги и побежал, и народ смеется. Пришли опять женщины. Принесли еду, белье, а некоторые — одежду потеплее. Кончился день.

Двенадцатая ночь. Военнопленные перебегают к вольным. Вольные дают им кушать. Очень многие бойцы переодеваются в гражданскую одежду и остаются с нами. Так кончилась ночь.

Тринадцатый день. Вот уже десять часов, но женщин не пускают. Вдруг приезжает машина и объявляет, чтобы поляки отошли в левую сторону, русские в правую, для евреев же было подготовлено место возле речки. Площадь огорожена веревками. И вот начинается. Люди начинают отделяться.

Всюду стоят немцы с резиновыми дубинками, немцы гонят евреев к веревкам, бьют резиновыми дубинками. Кто сопротивляется, бьют до смерти, расстреливают. Вот, вдруг объявляют из машины, что будут отпускать домой. В первую очередь поляков и русских, а насчет евреев не говорят. Начинают отпускать поляков домой. На этом кончается день.

Четырнадцатая ночь. Темно и холодно. Перебегают пленные к вольным. Немцы стреляют. Вдруг на другой стороне речки слышим беспрерывную стрельбу. Спрашиваем у военнопленных. Они говорят: ”Там расстреливают немцы политруков и командиров”. Стреляли почти всю ночь.

Пятнадцатый день. Утром дождь. Женщины опять собираются. Проверяют, что они несут. Они несут еду. Часть продовольствия забирают, а потом пускают женщин в лагерь и показывают, куда нести. Вот группа женщин ищет своих и не находит их... Эти люди были вчера убиты. Женщины уходят и плачут.

Стало тепло. Возле речки стоит немец, но воды набирать никому не дает. Каждого, кто подходит, он толкает в речку в одежде и говорит, чтобы три раза нырнул, а затем можно брать воду. Народ подходит. Он приказывает прыгать, издевается над людьми. Поляков становится меньше в лагере. Так кончился день.

Начинается шестнадцатая ночь. Темно, дождь. Красноармейцы опять перебегают к вольным, вольные кормят их, многие переодеваются в гражданскую одежду.

Итак, кончилась ночь. Дождь льет беспрерывно.

Семнадцатый день. К 10 часам утра приехала машина с переводчиком, и он объясняет, что все евреи: инженеры, врачи, техники, бухгалтеры, учителя и вся интеллигенция должны записаться. Из лагеря их освободят и отправят на работу. Вот началась запись. Их было 3 тысячи. Потом народ узнал, что эту интеллигенцию расстреляли. Пришли женщины, принесли еду. Начал лить большой дождь. Народ мокнет. Некоторые бреются. Вот становится группа женщин, а трое мужчин, чисто выбритых, залезают в середину этой группы и надевают женские одежды, большие платки; и их берут старухи под руки, они берут корзинки, в корзинках горшки, и идут к выходу. Часовой не обращает внимания. Народ смотрит на них с напряжением. Они проходят, и все свободно вздыхают. В этот день ушло из лагеря двадцать человек. Вот уже всю интеллигенцию переписали, построили и увели от рабочих. Переписали и рабочих. Становится темно. Кроме евреев и военнопленных, на поле никого нет. Вдруг выстрел. Оказывается, часовой узнал мужчину, одетого в женскую одежду, и расстрелял его. Вот и начинается. Немцы с палками бегут к евреям. Ищут бритвы, забирают чашки, плащи, хорошие сапоги. Народ толкается и под шумок бросает в речку бритвы и все ценное. На этом кончается день.

Восемнадцатая ночь. Темно. Дождь. Красноармейцы перебегают к вольным, но теперь уже не переодеваются, ибо остались для горькой судьбы только они и евреи на поле. Евреи дают им кушать. Они лежат и греются с нами; темно, но слышен гул машин. Красноармейцы перебегают на свои места. Машины подъезжают к интеллигентам, их сажают в машины и увозят, говорят, на работу. Теперь мы знаем эту ”работу”.

После отхода машин проходит минут двадцать и слышатся пулеметные очереди, и через пятнадцать минут приезжают опять эти же самые машины и увозят людей. Так вывезли всех интеллигентов. Рассветает. Явился офицер и выбрал человек 200 рабочих. Их он пешком отправил на ”работу” и объявил: ”Отсюда всех евреев завтра поведут в другое место. Там будет тепло и никакой дождь лить не будет. Вас поведут через город. Смотрите же, передайте сегодня своим женам, родным, знакомым, что завтра вас будут вести через город. Если хоть кто-нибудь подойдет к вам, и они и вы будете расстреляны”.

Вот уже начинают выводить военнопленных. Приходят женщины. Приносят еду. Многие плачут: родных, мужей, детей здесь уже нет. Им передали, что завтра нас поведут через город, но чтобы они не подходили, ибо будут расстреляны. Они уходят, плачут. Кончился последний день в ”Дроздах”.

Девятнадцатая ночь. Уводят из лагеря военнопленных. Светят фары машин. Красноармейцев возили всю ночь. На поле уже никого нет. Только евреи. Утром появился отряд гестаповцев, все в красных шелковых галстуках. Построили в ряды и повели простой еврейский народ. Всю дорогу до тюрьмы стояли часовые. Вот подводят народ к воротам тюрьмы. Гестаповцы открывают ворота, и весь народ входит во двор. Ворота закрывают”.

Несколько дней рабочие пробыли в тюрьме, после чего часть из них была выпущена и направлена на работу, а часть погружена на машины, вывезена за город и расстреляна.